Мы все сокрушаемся: "Не читают!" А с чего бы им, подрост­кам, вдруг захотеть прочитать «Евгения Онегина» или «Войну и мир»? Если непонятно, зачем это вообще нужно? Если прочитать всё, что в программе, всё равно невозможно? И если к тому же можно запросто "четвёрку" получить (а уж "тройку" — гаранти­рованно), пересказав какое-нибудь "краткое изложение содержа­ния"... да просмотрев пару отрывков из произведения...

Если нам понятны эти причины "нечитаемости" классики и если мы постараемся их устранить, то ученики наши зачитают. И нужны для этого простые, в общем, вещи. Во-первых (и в глав - ных) — человеку (и тем более подростку) важна мотивация, по­нимание того, зачем ему нужен тот же «Онегин». Есть такое по­нимание — есть и интерес.

Во-вторых, нужно дать ученику реальную возможность читать, время для этого. В-третьих, неукоснительно и строго этого требо­вать. И в-четвёртых, не применять приёмов, которые ослабляют, гасят живое эмоциональное впечатление от прочитанного, и да­вать "зелёную улицу" тем, которые эти эмоции усиливают.

Здесь я хочу поделиться с коллегами своим опытом реализации этих положений на примере работы над двумя произведениями нашей классики — романами A.C. Пушкина «Евгений Онегин» и Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание». Отнюдь не пре­тендую на полноту анализа и не останавливаюсь на общеизвест­ном, на том, что не вызывает у коллег затруднений.

Хочу ещё пояснить, что работаю по "линейной" программе, то есть литературу первой половины XIX века даю целиком в 9-м классе. Иначе в 10-м и без того перегруженная программа стано­вится раздутой настолько, что серьёзная работа над произведе­ниями невозможна. К тому же программа, предложенная для 9-го класса, эклектична и поверхностна. А поверхностное знакомство с великими творениями ничего, кроме вреда, не приносит. Мало­ваты четырнадцатилетние для «Онегина»? Пожалуй. Но ведь и в шестнадцать лет роман воспринимается не так, как в тридцать, со­рок... А в выпускном классе, в конце учебного года я обязательно оставляю время на то, чтобы одиннадцатиклассники перечитали роман и подумали над тем, чем их нынешнее восприятие отлича­ется от восприятия двухлетней давности. Краткая беседа об этом обычно бывает интересной.

Вот с «Евгения Онегина» мне и хочется начать.

«ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН»

Можно, конечно, оттолкнуться в разговоре о романе от того, что вот, дескать, мы начинаем знакомиться с произведением, где ярко отражена пушкинская эпоха. Или сделать акцент на своеобразии с жанровой точки зрения. Только непонятно, почему, собственно, это должно заинтересовать обычного читателя, не филолога, и тем бо­лее подростка? Ведь люди читают и перечитывают роман совсем не поэтому. А потому, что находят там нечто вечное, важное для любого человека во все времена. А уж начинать с истории создания романа... Ну как может быть интересна история создания того, что ещё не задело за живое, не вызвало никаких чувств и мыслей?

А можно пойти другим путём. И сказать примерно так: "Вот если мы встречаем человека, жизнь которого не сложилась, не дала ему никакой радости, ничего, кроме вечной тоски,—то ведь всегда хочется понять: почему? Почему так получилось? Почему он несчастен, хотя, казалось бы, вполне благополучен? Пушкинский «Евгений Онегин» как раз о таком человеке. Давайте прочитаем роман и постараемся по­нять, почему же он так несчастен". Такое начало сразу создаёт у ребят ощущение, что роман — о чём-то важном для всех, о чём-то таком, что затрагивает каждого. В самом деле, разве неактуальна мысль о нетождественности внешнего благополучия и счастья? (Ведь она вы­является уже в первой главе!) Или о невозможности для человека "с сердцем и умом" счастья без серьёзной, немелочной цели, дела? Или о неизбежности одиночества эгоиста? Или об ответственности чело­века за каждый свой, даже кажущийся незначительным, поступок? Роман — об этом и о многом другом. Но всё это чаще всего остаётся за пределами школьных уроков. Беда в том, что нас хорошо учили понимать историко-литературное значение произведений классики и совсем не учили видеть их вечный (вневременной) общечеловеческий смысл. Получается парадокс: то, что понятно любому образованному человеку, любящему литературу, то, что для него наиболее значимо, проходит мимо внимания специалиста — учителя литературы. А зна­чит, и мимо ученика. А ведь ещё В.Г. Белинский писал, что в каждом произведении есть две стороны: то, что было значимо только или глав­ным образом для времени его написания — и вечное, неумирающее.

Именно это вечное прежде всего и интересует обычного читателя, не специалиста-филолога. И если мы будем исходить из этого, то инте­рес ребят обеспечен. Однако главное тут — чтобы ученики наши не повторяли бездумно наши слова, а пришли к пониманию сути произ­ведения, внимательно, вдумчиво читая текст.

Расскажу, как я стараюсь добиться этого. Уже в первой главе уделяю особое внимание строфе XXXVI. Читаю её целиком, а потом спра­шиваю: с какого слова начинается следующая после слов "и завтра то же, что вчера", строка? Да, с "но". А почему? Почему, после под­робнейшего описания окружающей Онегина роскоши — "но"? "Но был ли счастлив мой Евгений?" Обычно ребята понимают: потому что богатство и счастье — не одно и то же. Перечитываем конец строфы, и я добавляю: оказывается, ни свобода, ни победы у женщины, ни даже "вседневные наслаждения" ещё не гарантируют счастья. И на поставленный вопрос автор в начале следующей строфы отвечает решительным "нет". И дальше — весь роман о том, что — "нет"... Обязательно перечитываем XXXVIII строфу — о силе страдания на­шего героя. Значит, чего-то ему в его жизни не хватало. Возвращаемся к XXXVI строфе. Прошу ребят подумать над строками "...до утра жизнь его готова, однообразна и пестра. И завтра то же, что вчера". Спрашиваю: что значит "однообразна и пестра"? Ведь одно, казалось бы, исключает другое. Потому что "пёстрый" — значит разнообразный Почему же поэт называет жизнь Онегина пёстрой и однообразной, да ещё и подчёркивает это однообразие: "и завтра то же, что вчера"? А ведь не совсем то же: бал, театр и ресторан — вещи разные...

Понимать-то подростки понимают, но сформулировать, как это часто бывает, им трудно. Однако в конце концов кто-нибудь скажет: жизнь Онегина однообразна, потому что в ней одни развлечения. Снова подчёркиваю: значит, в жизни Евгения чего-то не хватает. Однако раз­говор об этом я оставлю "на потом", когда будет прочитан весь роман. А пока останавливаемся на том, что жизнь из одних только развлечений человеку неглупому рано или поздно наскучит. Тут очень важна Ь^ строфа. Без неё ребятам кажется, что всё дело только в пресыщенности Онегина — ну надоели ему бесконечные балы, светское общество. Однако в деревне-то "света" нет, балы редки, а скука, хандра никуда не делась... Значит, говорю подросткам, проблема-то глубже... (К слову сказать, такой приём — поставить проблему, которая высветится позже, побуждает учеников наших думать.)

Эта же мысль — о нетождественности внешнего благополучия и счастья — высветляется в образе Татьяны. Всеми силами души стремится она к чему-то высшему — не к выгодному замужеству, а к высокой, чистой любви, к миру природы, к книгам. Кстати, по поводу известных слов о кукле, которую "даже в эти годы Татьяна в руки не брала". Школьники любят цитировать их, упуская главное. Татьяна не вела с куклой беседы "про вести города, про моды", как другие помещичьи дочки, которые, подражая матерям, учили послушную игрушку светским приличиям. Моды и городские сплетни не интере­совали пушкинскую героиню. Обязательно спрашиваю ребят, что, по их мнению, Татьяна могла слышать об Онегине до его появления у них в доме. "Но говорят, вы нелюдим". И уж, конечно, обиженные соседи Евгения не могли молчать о том, как он уезжал на своём жеребце, за­слышав их приближение... Почуяла, ощутила Татьяна, что герой наш не похож на окружающих её Пустяковых, Скотининых, Петушковых, все интересы которых сводятся к разговорам "о сенокосе, о вине, о псарне, о своей родне", то есть к чему-то материальному.

Письмо Татьяны... Конечно, чтобы усилить эмоциональное впе­чатление от него, нужно, чтобы оно прозвучало на уроке в чьём-то выразительном чтении — нашем или хорошо читающего ученика. К главе — два вопроса: 1) Какой предстаёт перед нами Татьяна в этой главе? 2) Как Пушкин выражает своё отношение к своей героине и её письму? Подростки понимают искренность, доверчивость Татьяны, способность к сильному чувству... А что же Онегин? Обязательно читаю вслух начало четвёртой главы и обращаю внимание ребят на то, что мысли, изложенные в VII и VIII строфах, — это мысли Онегина, а не автора — "так точно думал мой Евгений". (Это упрощение, но, думаю, для девятиклассников оно оправдано.) Ставлю вопрос: почему? Почему же наш герой так думал о любви, о женщинах? Ответ даёт сам автор тут же, в IX строфе: "Он в первой юности своей был жертвой бурных наслаждений и необузданных страстей". Вот тут и вспоминаем "науку страсти нежной", которая так подробно описана в первой главе.

Очень важно обратить внимание подростков на то, что в жизни всё имеет свои причины и последствия, человек так или иначе пожинает плоды того, что посеял. Бесконечные лёгкие связи, игра в любовь, волокитство и притворство вместо истинного чувства, общество по­добных же светских дам (а других он и не искал) привели, естественно, к неверию в искреннее чувство, к скептицизму. Про такой образ жизни сказано в конце строфы: "Вот как убил он восемь лет, утратя жизни лучший цвет". Именно убил Евгений годы юности (кстати, в первой главе ему восемнадцать, значит, теперь двадцать шесть). Однако в душе этого разочарованного человека сохранилось нечто, что позволило ему совсем иначе воспринять письмо Татьяны.

Внимательно читаем XI строфу. Конечно, главный вопрос к по­следующему — почему Онегин не пошёл навстречу чувству, чаяниям Татьяны. Но, говорю ребятам, вопрос будет неправомерным, если мы сначала не ответим на другой: а может быть, девушка просто не настолько нравилась нашему герою? Ну не нравится женщина, о чём же тут тогда говорить? Тогда и вопроса нет. "Однако, — предлагаю ребятам, — давайте посмотрим, так ли это. Перечитайте внимательно ответ Онегина". Обычно ребята без затруднений находят и "нашед мой прежний идеал", и "я, верно б, вас одну избрал в подруги дней моих печальных", и "я вас люблю любовью брата и, может быть, ещё нежней", и "...то, верно б, кроме вас одной невесты не искал иной". Не забудем также состояния Евгения после получения письма. Однако он не хочет связывать себя (в восьмой главе он скажет об этом откро­веннее), да и не верит в возможность для себя постоянного сильного чувства. Почему? Вспомним опять же его ветреную юность...

Затем мы обращаемся к строфе XVIII, и я прошу ребят подумать, по­чему Пушкин говорит, что в объяснении с Татьяной его герой проявил "души прямое благородство". В чём оно? Часто подростки понимают это очень примитивно: Евгений не воспользовался доверчивостью влюблённой в него девушки, не завёл с ней роман. Но ведь это было бы просто подло. Выходит, поэт видит благородство своего героя в том, что он не совершил подлости? Благородство Онегина в том, что он понял и оценил чистоту, искренность, доверчивость девушки, по­старался приободрить её: "Сменит не раз младая дева мечтами лёгкие мечты...", "полюбите вы снова"...

Особое внимание уделяю Х^Ш и ХЫХ строфам — Ленский передаёт другу приглашение Оленьки и матери на именины Татьяны.

"...Велели звать, и нет причины тебе на зов не приезжать", — говорит Ленский, который ничего не знает о происшедшем между Евгением и Татьяной (Онегин, понятно, никому не рассказал). "А как, по- вашему, — спрашиваю, обращаясь преимущественно к мальчикам, — есть у Онегина причина не приезжать?" Наступает хорошее такое мол­чание — молчание раздумья... Я помогаю: "Вот, мальчики, представьте себе: девушка вас полюбила, вы не можете отвечать ей взаимностью и откровенно с ней объяснились. При этом никаких колебаний у вас нет, вы твёрдо знаете: не можете. А её родители, которые ничего не знают, приглашают вас вместе с другими друзьями дома прийти на день рождения дочери или, скажем, на Новый год. Ваш товарищ идёт. Вы пошли бы?" И опять — хорошая такая тишина. Думают...

Спрашиваю у мальчиков поодиночке. Обычные ответы — "нет, не пошёл бы", "нельзя идти". А однажды один из девятиклассников ответил так: "Я не знаю, пошёл бы я или нет, но я бы очень хорошо подумал". Спрашиваю: почему не пошли бы? Понимают: ей может быть больно (неловко, неприятно), она может расстроиться. Теперь — главный вопрос: "Почему вы в ваши четырнадцать лет понимаете, что идти не нужно, а Онегин в двадцать шесть не понимает?" Думают. Наконец — голоса мальчиков: "А он об этом не думает", "Он не хо­чет понимать", "Он о Татьяне и не думает". А в прошлом году один мальчик сказал, ощутив главное: "Потому что эгоист". Да, соглашаюсь я. Заметим: Онегин ведь колеблется. Но вовсе не из-за Татьяны. Он опасается, что "куча будет там народу и всякого такого сброду". И как только Ленский объясняет: "И, никого, уверен я! кто будет там? своя семья", — он тут же соглашается. Бездумный, безответственный, эгоистичный поступок. То есть не то чтобы намеренно эгоистичный, а просто Онегин не привык ни о ком думать.

А по пятой главе вопрос один: кто виноват в случившемся?

Ответы однозначны: и Онегин, и Ленский, и Ольга, но больше всех Онегин. Однако подчёркиваю, что трагедия начинается не с кокетства Евгения с Ольгой, а гораздо раньше. С бездумного и безответственного решения нашего героя ехать на именины. А затем — с его реакции на невинный обман друга и, главное, на страдание Татьяны. Очень внимательно перечитываем XXX и XXXI строфы. После чтения XXX строфы обращаюсь к мальчикам: "Вот представьте: пришли, скажем, вы по неосмотрительности, не подумав, в такой вот ситуации на эти именины (день рождения, Новый год). И увидели естественную реак­цию влюблённой в вас девушки на ваше появление. Ей плохо, она едва сдерживает слёзы. Что бы вы почувствовали, подумали?" Тишина... Потом — несмелые голоса: "Стало бы её жалко"; "Сочувствие"; "По­думал бы, что не надо было приезжать". "Конечно, — соглашаюсь, — это естественная реакция человека в такой ситуации. Иной и себя бы выругал — зачем приехал. А теперь посмотрим, что почувствовал Онегин". Читаем XXXI строфу. Состояние Татьяны вызывает в герое нашем только сочувствие к самому себе (". .девичьих обмороков, слёз давно терпеть не мог Евгений: довольно их он перенёс") и досаду... нет, не на себя, а на Ленского. Такая вот эгоистическая реакция. За­мышляя свою "месть", Онегин опять-таки не думает о Татьяне. А ей больно, она в смятении, ничего не может понять...

К сожалению, все эти детали при работе над романом обычно опу­скаются. А ведь они принципиально важны. Потому что без них нет понимания эгоистичности пушкинского героя (воспроизведение наших слов не есть понимание), а значит, одной из основных причин его не­счастья. Тем самым пропадает один из главных нравственных смыслов романа. И потом, ситуации эти настолько жизненны, настолько типичны для любого времени, что они захватывают подростков. Ярко, зримо вы­является эгоистичность Онегина в шестой главе: он принимает вызов Ленского на дуэль. Обращаю внимание ребят и на сложность положения Евгения, на общепринятую тогда норму поведения в таких случаях, и (всё-таки!) на эгоистичность его решения (на одной чаше весов — его репутация, на другой — риск не только своей жизнью, но и жизнью друга), и на честное признание своей вины, и на ужас после гибели друга. Разумеется, всё это, как всегда, — с текстом, с вопросами, которые помогут девятиклассникам самим сделать выводы. Я же обращаю их внимание на ответственность человека за каждый свой шаг, за каждый, кажущийся мелким, поступок. Трагедия — гибель человека—началась ведь с невинного вроде бы согласия Евгения ехать на именины...

Подходим к концу романа. Татьяна... Не забудем упомянуть о том, что книги любимого человека открыли ей "мир иной". Наивная ба­рышня, знающая только романтические любовные романы, поняла, что есть в жизни и другие проблемы, а страдать можно не только от неразделённой любви. Лучше поняла девушка и Евгения. Татьяна в Москве (седьмая глава)... Особое внимание на строфу ЬШ — на от­вращение пушкинской героини к светской суете. Восьмая глава. В начале главы особое внимание уделяю IX, X и XI строфам. Читая их самостоятельно, подростки обычно не вдумываются в них, "пропуска­ют мимо". Вопрос, который я ставлю, — почему светское общество "так неблагосклонно" относится к Онегину? — часто остаётся без ответа. Что ж, вспоминаем отношение к нему соседей-помещиков. Ведь они не могли простить ему не только замены барщины оброком (дурной пример для их крестьян), но и пренебрежения к их жизни и интересам ("но так как с заднего крыльца обыкновенно подавали ему донского жеребца..."). В свете то же самое. Скучающий вид, отчуж­дённость Евгения не могли не задевать. Он не старался скрыть своего отношения к свету. "...Пылких душ неосторожность... иль оскорбляет, иль смешит".

Прошу ребят найти в строфе строки, которые они считают главными для ответа на наш вопрос. Ребята находят и "...ум, любя простор, тес­нит", и "...посредственность одна нам по плечу и не странна". А чем же Онегин не "посредственность"? Ведь он ведёт такую же пустую жизнь? "Но ему это не нравится, — понимают подростки. — Он стра­дает, тоскует". Строфа X. Ставлю вопрос: "В чём, по-вашему, общий смысл строфы? Хорошо, легко тому, кто живёт, как все окружающие, кто «черни светской не чуждался», «славы, денег и чинов спокойно в очередь добился»..." Но чины, слава, приумножение богатства — всё это не нужно, чуждо герою романа, он ощущает мелочность, никчём­ность этих интересов... Строфа XI. Четыре первые строки. Я всегда на­чинаю с вопроса: каким чувством они проникнуты? Ответ однозначен: грустью. Да, грустью за Евгения. "Но грустно думать, что напрасно была нам молодость дана, что изменяли ей всечасно, что обманула нас она"... Не только молодость — жизнь обманула Онегина. Потому что он сам изменил своей молодости: убить лучшие годы так, как это сделал юный Евгений, — это и значит изменить ей.

Главное, что интересует подростков в этой главе, — это, конечно, Онегин и Татьяна. Однако часто Татьяна-дама остаётся понятой очень односторонне. В позапрошлом году наша общественная педагогиче­ская организация «Литературный турнир» провела в ряде регионов России олимпиаду в виде сочинений. Одна из тем касалась пушкинской Татьяны. Так вот, буквально во всех работах о Татьяне — жене генера­ла было сказано только одно: у неё было чувство долга. И следовала неизменная цитата: "...но я другому отдана..." И это всё! Во избежа­ние такого я ставлю перед своими учениками вопрос: изменилась ли Татьяна, став светской дамой?

Поначалу ответы делятся примерно поровну. (Думаю, подрост­кам просто трудно сформулировать, в чём — да, в чём — нет.) Но, выслушав товарищей и не спеша подумав, кто-нибудь обязательно скажет: "В чём-то изменилась, а в чём-то нет" или "отчасти измени­лась". Тогда к этому мнению присоединяются другие, в том числе те, кто раньше дал однозначный ответ. Дальше — два вопроса: в чём же изменилась наша героиня, а что в ней осталось неизменным? Да, Татьяна научилась сдерживать свои эмоции, владеть собой, вести себя сообразно обстоятельствам. "Как изменилася Татьяна! Как твёрдо в роль свою вошла! Как утеснительного сана приёмы скоро приняла!" Однако в ней осталось неизменным главное. Это прежде всего безраз­личие к внешней стороне жизни — богатству, высокому положению в светском обществе, ко всем этим балам и маскарадам. И пусть про­звучит в классе в нашем чтении или в хорошем чтении ученика "А мне, Онегин, пышность эта..." Неизменными остались способность глубоко чувствовать (любовь к Онегину, слёзы "рекой" при чтении его письма) и искренность. Трудно представить себе другую женщину, которая, преодолев обиду, так просто и искренне призналась бы: "Я вас люблю (к чему лукавить?)".

Я не сторонник споров на тему, правильно ли поступила пушкин­ская героиня, отказав Евгению. Потому что такая постановка вопроса бессмысленна. Для Татьяны это было правильно — она поступила сообразно своим представлениям о долге и чести, хотя это далось ей нелегко. И в этом её нравственное величие. Обращаю внимание под­ростков на очевидное уважение, с которым наша героиня говорит о своём муже: "...муж в сраженьях изувечен", что "нас за то ласкает двор..." И это, безусловно, человек, уважения достойный (и, кстати, ниоткуда не следует, что старый, скорее наоборот: Пушкин называет его другом Онегина, а после войны 1812-го года было много молодых генералов). Он заслужил свои почести честно, в сражениях. Он, опять- таки, назван другом Онегина. Он единственный, кроме Вяземского, обратил внимание на Татьяну, почувствовав в ней что-то особенное, а не обычную светскую барышню ("глаз с неё не сводит"). А ведь она не отличалась особой красотой ("никто б назвать её прекрасной не мог"). И теперь он гордится своей женой (строфа XV).

Важно, чтобы ребята ощутили силу чувства Онегина, силу его страдания, чтобы прозвучали соответствующие строфы и, конечно, его письмо к Татьяне.

Роман прочитан. Возвращаемся к вопросу, который был поставлен перед чтением «Онегина». Начинаю я разговор с того, что спрашиваю ребят, жалко ли им Онегина. Ответы бывают разными, но большин­ству — жалко. Да, соглашаюсь, мне тоже его жаль. И предлагаю поду­мать, почему же герой наш так несчастлив, чего ему не хватает, чтобы жизнь давала хоть какую-то радость. Ведь не только в неразделённой любви дело — Евгений и раньше был "доступен чувству одному" — скуке, тоске... Ему всего двадцать восемь, а ему уже не хочется жить, "он заранее писать ко прадедам готов о скорой встрече"... Ребята го­ворят и о его одиночестве, и о том, что у него нет никакой цели, ника­кого дела. Да, говорю, получается, что он не нужен никому и ничему, то есть никакому делу. Давайте подумаем сначала о том, почему же он так одинок. Конечно, среда, окружающая его, была пошла, чужда любых нематериальных интересов. Но никакая среда не бывает одно­родной вся, целиком. Разве не было в жизни Онегина никого, кому он был нужен? Были, говорят ребята: Ленский и Татьяна. Так почему же он лишился единственного друга? Подростки понимают: из эгоизма. Напоминаю, цепочка безответственных, эгоистичных поступков при­вела к трагедии. И главное — Евгений принял вызов на дуэль. "Да, — говорю, — положение пушкинского героя было сложным. Прослыть трусом, подвергнуться всеобщему презрению очень нелегко. По себе небось знаете, как трудно поступить наперекор своему окружению. Но ведь на другой чаше весов — риск не только своей жизнью, но и жизнью друга"... И тут же подчёркиваю: у нас не суд, мы никого не судим. Но нам нужно понять, что из чего следует, каковы последствия тех или иных поступков...

Всё настоящее в жизни не даётся даром, а требует умения чем-то поступиться, чем-то пожертвовать. Онегин не был готов поступиться своей репутацией. И потерял единственного друга. И это не единствен­ное возмездие. Находим в восьмой главе: "А перед ним воображенье свой пёстрый мечет фараон. То видит он: на талом снеге, как будто спящий на ночлеге, недвижим юноша лежит, и слышит голос: что ж? убит". Татьяна... Ведь она ему нравилась, он нашёл в ней "свой прежний идеал". Теперь, в письме Татьяне, он откровенно признаётся: "Свою постылую свободу я потерять не захотел". И не смог протянуть руку девушке, которая духовно погибала в окружающей её среде: "Во­образи: я здесь одна, никто меня не понимает, рассудок мой изнемогает, и молча гибнуть я должна"...

Вообще, говорю подросткам, близкие отношения предполагают ограничение собственной свободы. Независимым и полностью свобод­ным можно быть только от того, кто нам безразличен. И чем больше любви, тем меньше свободы. Онегин предпочёл свободу. Что ж, в этом выборе каждый волен. Только, принимая любое решение, нужно трезво понимать его последствия. Что из чего следует... Потому что жизнь имеет свои закономерности. Для Онегина выбор оказался ошибочным. "...Я думал: вольность и покой — замена счастью. Боже мой! Как я ошибся, как наказан!" Пушкин подчёркивает ответственность своего героя за его одиночество даже композиционно.

Предлагаю ученикам сравнить два письма—письмо Татьяны к Оне­гину и письмо Онегина к Татьяне. Ребята сами находят сходство между ними. Во-первых, если не считать «Песню девушек» в третьей главе, то строфы с письмами — единственные, которые автор озаглавил. Во-вторых, в обоих письмах одинаковое начало и одинаковый конец. Оба начинаются как бы с извинения за свой поступок — за письмо. И кончаются тем, что и Татьяна, и Евгений предают себя в руки люби­мого (любимой)... Всем этим Пушкин подчёркивает ответственность своего героя за потерю любимой. Он пожинает то, что посеял. Недаром на письмо одного из друзей, где тот делился своим предположением, что главные герои романа в конце концов будут вместе, поэт ответил: "Что ты! Он же её не стоит!" Снова подчёркиваю, что у нас не суд, мы никого не осуждаем, но мы хотим трезво понять, что из чего следует, ощутить меру ответственности человека за свой выбор. Автор романа, сочувствуя своему герою и любя его ("хоть я сердечно люблю героя моего"), всё-таки эту ответственность подчёркивает.

Теперь — вопрос ребятам: ну хорошо, понятно, почему Онегин одинок, не нужен никому. Но почему же он точно так же не нужен ни­чему, никакому делу? Почему он, пренебрегая занятиями мелочными (чины, власть, приумножение капитала), не нашёл дела серьёзного, достойного, дела, которое сделало бы его жизнь осмысленной, нуж­ной, дало бы ему удовлетворение? Разумеется, скажем о социальном устройстве общества (крепостное право, позволявшее владельцам поместий и крепостных жить, решительно ничего не делая), о соот­ветствующем воспитании, когда барчонок имел всё, не утруждая себя ничем, об окружающей среде, о том, что дворянину (если он не совсем уж обеднел), аристократу считалось неприличным никакое занятие, кроме как быть офицером, дипломатом или крупным чиновником, на­чальником. Вспомним «Горе от ума», где княгиня на балу у Фамусова с презрением рассказывала о своём племяннике, князе Фёдоре, который занялся наукой (химией и ботаникой). В представлении княгини такой человек годен лишь на то, чтобы быть подмастерьем в аптеке... А когда Иван Иванович Пущин решил пойти служить в суд, чтобы положить конец судейскому произволу, защищать бедных, его сестра стояла перед ним на коленях, умоляя, чтобы он не позорил честь дворянина... Не­легко найти благое, полезное дело, вращаясь в среде, где большинство даже не помышляет об этом и отнюдь не томится "душевной пустотой". Однако, как сказал поэт Наум Коржавин, "время? время дано. Это не подлежит обсужденью. Подлежишь обсуждению ты, разместившийся в нём". В любой среде и в любое время человек ответственен за свою жизнь, за свой путь. В любой среде есть разные люди, никакая среда не бывает однородной на сто процентов. Ведь и декабристы из той же самой среды. Но это — путь героический, путь для немногих. Однако существовали тогда и просветительские, преддекабристские общества, далеко не все члены которых стали потом декабристами. Эти общества считали своей целью искать пути гуманизации страны, отмены кре­постного права, неограниченной власти царя, цензуры. Всё это влияло на нравственный климат окружающей среды. И вовсе не все члены этих обществ средством достижения цели считали вооружённое восстание. Были среди дворян и передовые помещики, много делавшие для об­легчения жизни своих крестьян. Они не только переводили крестьян на оброк (что мимоходом сделал и Онегин), но и строили больницы, школы, дома для престарелых крестьян, давали деньги на приюты и богадельни в городах. Что же помешало пушкинскому герою заняться хотя бы этим, тем, что у него, как говорится, прямо под ногами? Найти какое-то скромное достойное дело? Подростки думают...

Потом раздаются голоса: "Да он и не искал никакого дела", "он об этом не думал", "он был другим занят — ножки там всякие". В "продвинутых" классах кто-нибудь да скажет: "Эгоизм. Он ни о ком не думал". Но то в "продвинутых"... В обычных же поможем ребя­там вопросами. Почему декабристы боролись, в частности, против крепостного права? Ведь они и сами владели крестьянами, и такая отмена была им невыгодна. Почему Пущин пошёл служить в суд? Почему были помещики, которые всячески облегчали жизнь своих крестьян? Подростки понимают: потому что все эти люди переживали за других, им было больно за тех, кому плохо. А за кого, собственно, переживал герой пушкинского романа, за кого ему больно? Да ни за кого. То есть та же самая эгоистичность, которая привела его к одино­честву, помешала ему наполнить жизнь смыслом... Конечно, бывают эгоистичные учёные, сделавшие важные открытия, писатели, создав­шие замечательные произведения без всяких мыслей о чьей-нибудь пользе. Но ведь не у всех есть талант учёного или писателя. Пушкин рассказал нам о человеке, в общем, обычном, не наделённом никакими особыми талантами, хотя и незаурядном по сравнению с окружающей его средой. Этим-то роман и интересен, и важен для всех нас. (Снова и снова напоминаю, что мы никого не осуждаем — мы стараемся понять.) Обращаю внимание ребят на двойственное отношение к его герою автора романа. Он и любит его ("...я сердечно люблю героя моего"), и сочувствует ему, и вместе с тем подчёркивает его ответственность за неудавшуюся жизнь.

При таком прочтении романа у подростков как-то не возникает вопроса, зачем он им нужен... Теперь самое время сказать о значении романа для того времени. О том, что Пушкин первым заметил и ото­бразил важное социальное явление — появление среди образованного дворянства людей, которых не удовлетворяло пустое, бессмысленное существование их среды, мелочные цели, погоня за чинами, властью, но которые, однако, не смогли обрести иного смысла, иной цели своей жизни и мучились этим. В литературоведении такие персонажи по­лучили название "лишних людей". Вслед за Пушкиным такой тип ото­бразили и другие писатели — Лермонтов (образ Печорина), Гончаров (образ Обломова) и другие.

Скажем, конечно, и о том, что «Евгений Онегин» — первый рус­ский реалистический роман, где жизнь отображена такой, какая она есть, со всеми даже подробностями быта. А после этого становится естественным разговор о художественном своеобразии романа, об образе автора. Конечно, мы обращали на это внимание при беседе по главам (или при их чтении), но — слегка, попутно. В той мере, в какой это помогает усилить эмоциональное впечатление. Тут важно чувство меры, потому что неумеренное внимание к этому при первой беседе (или первом чтении) может, наоборот, такое впечатление разрушить. Ведь интерес к тому, как сделано произведение, возникает только по­сле того, как оно заденет за живое. (Не говорю здесь о гуманитарных спецклассах.)

Итак, о художественном своеобразии романа. Главное — не в "онегинской строфе". Главное, что усиливает живое впечатление от романа, — это его лирический характер ("не роман, а роман в стихах— дьявольская разница!"), полная иллюзия реальности описываемого, простота языка и лёгкость стиха. Лиризм романа создают прежде всего лирические отступления. Из строк этих отступлений встаёт перед нами ещё один главный герой романа — сам автор во всём его человеческом обаянии. Хочется, чтобы подростки почувствовали это. (А разговоры о том, как меняется характер отступлений от главы к главе, оставим литературоведам.) Перечитаем лирические отступления в конце вто­рой главы; строфы XXII, XXIII, XXV, XXXI в третьей главе; строфы XXVIII, XXXIII, XXXIV, XLV, XLVI в шестой главе. Обобщим то, о чём говорили по ходу беседы или чтения романа. Из строк лирических отступлений встаёт перед нами сам автор. Вопрос ребятам по каждой главе: "Каким он представляется вам из этих строк?"

Это человек, который чужд эгоизму, способен радоваться радости других (ну кто ещё мог бы написать — "и наши внуки в добрый час из мира вытеснят и нас?"), человек, который умеет быть благодарным жизни, всегда видеть её светлую сторону. А что ценит автор в женщи­не? Искренность, простоту, способность к сильному чувству. Защищая свою героиню, осуждая дуэли, он становится выше предрассудков своей среды, своего времени. Лирические отступления помогают нам глубже понять героев романа: ярче ощутить очарование Татьяны, отли­чие Онегина от окружающей его среды (глава восьмая, строфы IX и X) и вместе с тем его ответственность за неудавшуюся жизнь (строфа XI). Особый разговор — об удивительном ощущении реальности, всамде- лишности описываемого, которое возникает при чтении произведения (мельком мы уже говорили об этом). Прошу ребят вспомнить, чем это ощущение достигается. Это и наличие в произведении реально суще­ствующих лиц, и то, что автор говорит о героях как о своих хороших знакомых, и частые обращения к нам, читателям. Важно, разумеется, чтобы ученики наши находили соответствующие места, чтобы на уро­ках звучал текст. Подчёркиваю простоту, разговорность языка (о чём мы, конечно, говорили при чтении стихотворений Пушкина о любви и дружбе), наличие даже простонародных слов ("вечор") и прозаизмов, за которые так доставалось поэту от тогдашних критиков. Особенное их возмущение вызвало описание сборов Лариных в поездку в Москву, все эти "домашние пожитки", "горшки", "тазы"... Вот уж чего никак не полагалось допускать в высокой поэзии! Говорю и о том, что от этих нападок защищал поэта В.Г. Белинский. Ну а наиболее яркие примеры лёгкости, разговорности пушкинского стиха ребята находят сами. Многие приводят в пример начало романа.

В заключение работы над романом я провожу урок, где ребята просто читают свои любимые места. Кто-то по книге, кто-то наи­зусть. (Во избежание фальши я всегда оговариваю, что, если любимых мест нет, можно выбрать просто места, которые показались наиболее интересными.) Я категорически против принудительного заучивания наизусть (тем более определённых, указанных учителем мест), так как оно часто вызывает лишь отрицательные эмоции, гасит живые чувства. Однако за прочитанное наизусть ставлю дополнительную пятёрку. И неукоснительно требую чтения выразительного — невыразительное убивает и у читающего, и у слушающих всякие положительные эмо­ции. Речь, естественно, не идёт о каком-то особенном, артистическом чтении. Я требую чтения элементарно грамотного: медленного ("не со скоростью пулемётной очереди", как чаще всего поначалу бывает), с паузами на знаках препинания и между стихотворными строчками и с хотя бы попыткой передать интонацией чувство, которым проникнута строка, строфа. Вначале приходится говорить: "Пожалуйста, в три раза медленнее, с паузами на запятых", "ну, радостные (грустные) такие строки ты читаешь равнодушно, как условие математической задачки!" Но первые же пятёрки за действительно выразительное чтение быстро ставят всё на место.

Результат — ребята с интересом слушают чтение товарищей, об­ращают внимание на эпизоды, описания, которые раньше не произво­дили на них особенного впечатления. Закрепляются положительные эмоции, возникшие при работе над романом. Не обращая внимания на выразительность чтения, мы эти эмоции разрушаем. И при этом, бывает, искренне думаем, что "изучаем литературу как искусство", если ученики наши много знают наизусть, ничего при этом не чувствуя, и безошибочно называют стихотворные размеры...

Теперь о том, как ребята знакомятся с текстом романа. Я считаю, что в слабых 9-х классах большую часть романа нужно просто читать на уроках, особенно первые главы. В процессе чтения — беседа, ком­ментарии. Я делаю именно так, задавая на дом для самостоятельного чтения только несложные главы. В сильных же классах на уроках целиком читаю только первую главу. Но и в этом случае нужна скру­пулёзная работа над текстом. (Разговор о том, где взять на это время, и не только применительно к «Онегину», — впереди.)

При такой системе работы над «Евгением Онегиным» подростки роман принимают, он вызывает живые эмоции.

«ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ»

Перед началом чтения десятиклассниками романа сообщаю, что он построен как детектив, там острый сюжет, убийства, самоубийство, сумасшествие, поиски убийцы. (Кстати, говорю, интересно подсчитать, сколько в романе смертей...) Это подогревает интерес даже тех подрост­ков , которые ещё не научились черпать его в самой сути художественного произведения. Тут важна чёткость понимания смысла романа, чёткость формулировки главной мысли. «Преступление и наказание» — это раз­венчание теории "цель оправдывает средства". Достоевский—нет, даже не говорит, а кричит нам о том, к каким трагическим последствиям может привести сама эта мысль и отдельного человека, и всё человечество. Его роман — это предостережение нам всем.

Думаю, что, избегая этой чёткой формулировки, мы лишаем про­изведение его актуальности. Потому что лишь исключительные по­литические деятели, руководители государств в своей деятельности исходили и исходят из недопустимости действовать по принципу "цель оправдывает средства". И что самое главное и трагичное — большин­ство из нас соглашается с этим, считая неизбежным. А ведь на этом принципе, на этой теории были основаны и фашизм, и большевизм. Эта мысль в середине шестидесятых годов XIX века, по словам До­стоевского, "носилась в воздухе".

Шестидесятые годы — время становления и развития революци­онной мысли в России. Неким Нечаевым был создан конспиративный революционный кружок, где считалось, что ради пропаганды рево­люционных идей допустимы любые средства, а дисциплина в кружке должна быть железной и поддерживаться тоже любыми средствами. И когда один из членов кружка отказался выполнить какое-то задание, этот "нарушитель" был убит. Разумеется, это было исключением, подавляющее большинство революционных демократов было кате­горически против подобных методов. Однако по сути нечаевщина являлась следствием, доведением до крайности убеждения, что ради благого дела, ради счастья народа (а в будущем и всего человечества) допустимо (а если нельзя иначе, то и необходимо) насилие. Над Не­чаевым и его соратниками состоялся суд, и за этим громким судебным процессом внимательно следил Достоевский.

Всё это я говорю ребятам, но только после изучения произведения. А до этого сообщаю только, что Достоевский, как и Толстой, был категорическим противником революционного насилия и смертной казни. Что же главное для того, чтобы привести подростков к по­ниманию смысла романа, побудить их задуматься над тем, о чём они раньше не думали? (Знание текста перед работой над романом проверяю индивидуальными вопросами, ответы на которые даются письменно.)

Нередко подростки не понимают сути теории Раскольникова — при первом поверхностном чтении воспринимают её как право не­ких сверхлюдей нарушать законы и правила морали. Зачем, в каких случаях — даже не рассматривается. То есть ребята проходят мимо главного. Во избежание этого даю на дом задание — ответить на во­прос: при разговоре с Раскольниковым Порфирий Петрович нарочно искажает его теорию, чтобы вызвать на откровенность, или дей­ствительно так примитивно её понимает? Указываю главу, которую нужно перечитать: часть 3, глава 5. Почти всегда десятиклассники дают правильный ответ, отмечая и ум следователя, и прямое указание писателя: "Раскольниковусмехнулся... умышленному искажению сво­ей идеи". Добиваюсь, чтобы ребята чётко сформулировали разницу между мыслью Родиона и её пересказом Порфирием Петровичем. Тут же спрашиваю, убедительно ли возражение следователя, которое он делает в свойственной ему иронической форме, явно ехидничая. Да, отвечают подростки, тут есть логика. Ведь в самом деле, кто же будет отличать и что же тогда получится... Ставлю вопрос: где в романе ещё раньше мы встречаем ту же идею? Перечитываем спор студента с офицером в трактире (ч. 1, гл. 6). Теперь, когда теория понятна, шаг за шагом будем постигать, как же Достоевский её развенчивает. Напоминаю, что, разумеется, писатель делает это не как публицист или учёный, а как художник — не путём логических рассуждений (хотя и они присутствуют, как мы только что видели), а всей тканью произведения, всей системой образов.

С чего начать, думаю, не имеет принципиального значения. Я пред­почитаю идти за своими учениками — что им понятнее, что больше запомнилось, с того и начинаем. Однако в слабых классах такая общая постановка вопроса вызывает затруднение. Что ж, начинаем с конкре­тики. Почему после убийства так мучается Раскольников? Да, из страха быть уличённым, но ведь не только же! Разуверился ли он в своей теории? Нет! Откуда же муки? Родион понял, что он не из "высшего разряда", а самый обыкновенный человек. Не сумел осуществить свой замысел — не воспользовался деньгами старухи, никому не помог и сам страдает. Значит, не имел право на убийство, значит, совершил преступление (ч. 3, гл. 6).

Но дело даже не только в этом. В самой глубине души, подсозна­тельно, без мыслей о каких бы то ни было теориях, ещё до убийства, Раскольников чувствует, что убийство — преступление. После сна о лошади он думает: "О Боже! Как всё это отвратительно! И неужели, неужели я... неужели такой ужас мог прийти мне в голову?" (ч. 1, гл. 1). А в разговоре с Соней, в ответ на её слова, что человек — не вошь, у него вырывается: "Да ведь и я знаю, что не вошь..." Вопреки только что высказанным им утверждениям. Получается, "ум с сердцем не в ладу". На душевный разлад, на муки обрекает человека, совесть и сердце не потерявшего, поступок против исконных общечеловеческих норм морали.

Что ещё мучает героя романа? Одиночество среди людей. Он по­нимает, что ни один из тех, кого он любит и уважает, не примет его поступка и его теории, ужаснётся, узнав о содеянном им. Потому так мучительны для него встречи с матерью и сестрой. Перечитываем сцену прощания Родиона с сестрой, когда он не посмел обнять её (ч. 5, гл. 5). "Было одно мгновение... когда ему ужасно захотелось крепко обнять её и проститься с ней... но он даже и руки ей не решился по­дать: «потом ещё, пожалуй, содрогнётся, когда вспомнит, что я теперь её обнимал»..." Затем — эпизод, где Родион говорит матери: "Полно, маменька... ещё успеем наговориться!" И тут же спохватывается: "Сказав это, он вдруг смутился и побледнел: опять одно недавнее ужасное ощущение мёртвым холодом прошло по душе его; опять ему вдруг стало совершенно ясно и понятно, что... уже ни об чём больше, никогда и ни с кем нельзя ему теперь говорить" (ч. 3, гл. 3). Вспоминаем, что при первой встрече с матерью и сестрой он тоже не посмел обнять их. "Невыносимое внезапное сознание ударило в него, как громом. Да и руки его не поднимались обнять их" (ч. 2, гл. 7). А ещё раньше, до встречи с родными, в полицейском участке, Раскольников почувствовал вдруг своё отчуждение от людей: "Мрач­ное ощущение мучительного, бесконечного уединения и отчуждения вдруг сознательно сказались душе его" (ч. 2, гл. 1).

Единственным человеком, который не видит ничего предосуди­тельного в поступке Раскольникова, оказывается Свидригайлов. Нет, не принимают люди бесчеловечного поступка ни по какой теории... Вопрос о том, чего хотел Родион и что реально получилось из его поступка, ребят не затрудняет. Говорят о бедах, которые он принёс самым близким, любимым людям. И ещё — пострадала ни в чём не повинная Лизавета. "Убийство Лизаветы, — говорю десятиклассни­кам, — важный факт в романе. Потому что насилие — вещь коварная. Стоит только развязать его — и оно выходит из-под контроля. Такая вот закономерность. Все всегда уверены, что обойдутся «малой кровью», но из малой всегда получается большая". Важную роль в развенчании теории играет раскаяние самого героя, осознание им ошибочности, порочности его взглядов. Это — в эпилоге. Задаю на дом внимательно перечитать эпилог и подумать над тем, пришёл ли Раскольников к осознанию ошибочности, бесчеловечности своей теории. Ребята, которые прочитали эпилог невнимательно, говорят, что это непонятно. Или даже что об этом ничего не сказано. Их поправляют товарищи, указывая детали. Это и Евангелие, которое Раскольников попросил у Сони и хранил под подушкой, и его мысль о Соне ("Разве могут её убеждения не быть теперь и моими убеж­дениями?"), и слова Достоевского о воскресении в новую жизнь, о "постепенном обновлении... перерождении человека, перехода из одного мира в другой", и сон Раскольникова.

Об этом сне — разговор особый. Важно, чтобы ребята вниматель­но его перечитали (дома или в классе — как получится). Мрачную картину рисует писатель. Что же случилось с человечеством? Люди разделились на группы, и каждая считала свою истину, свои убеждения единственно верными Люди "никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований". И что самое страшное, люди считали себя вправе на­вязывать свои убеждения другим силой. Они "убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе. Собирались друг на друга целыми армиями". "Заражённым", "сумасшедшим" называет писатель такое человечество. Теория Раскольникова в действии... Нарисованная в романе картина — сильнейший момент в её развенчании, сильнейший аргумент против. Это — предостережение человечеству, предосте­режение всем нам. Ужасы фашизма и сталинизма превзошли вещую фантазию писателя.

Предлагаю ребятам подумать над тем, почему Достоевский даёт жуткую картину не просто от автора, от себя, а как сон Раскольни­кова. "Что нам обычно снится?" — спрашиваю. То, о чём мы думаем или о чём смутно догадываемся, не доводя наяву это до сознания. Раскольникову снится этот сон потому, что он начинает где-то в подсознании ощущать, понимать, к чему может привести принцип "цель оправдывает средства", то есть опасность своей теории. Затем спрашиваю, каким человеком видим мы героя Достоевского до факта убийства. Добрым, способным к сочувствию, к самоотверженным поступкам. Ребята приводят факты, это подтверждающие. Обращаю внимание учеников и на то, что сон о забитой до смерти лошади дан не случайно — тут высветляется чувствительность, сострадательность, жалостливость героя. Вспоминаем и его самоотверженные поступки, которые вскрылись на суде.

Теперь — главный вопрос десятиклассникам: "Как вы думаете, почему Достоевский не изобразил своего героя человеком жесто­ким или, по крайней мере, жёстким, недобрым? Ведь это было бы правдоподобнее, верно? А писатель постоянно подчёркивает при­родную доброту Раскольникова. Почему?" Ответы подростков: "Так интереснее, больше интриги"; "Чтобы показать, как он мучается. Жестокий бы так мучиться не стал"; "Тогда не было бы раскаяния". "Всё это верно, — соглашаюсь. — Но причина глубже. Если бы жестокости творили только бессердечные люди, никакие теории не были бы так страшны. Потому что изначально жестоких людей не так много. Но в том-то и беда, что под влиянием бесчеловечных, но внешне логичных, «благородных» теорий жестокости творили и творят отнюдь не жестокие по природе люди. Как же, ведь ради грядущего счастья человечества! В этом и опасность подобных теорий. Жестокости не прекратятся, пока человечество живёт по принципу «цель оправдывает средства», пока все мы не уясним себе, что вечные гуманистические общечеловеческие ценности, которые заповедали нам великие философы и религиозные учителя, превыше любых других соображений и задач — экономических, по­литических, государственных..." А мы всё никак не поймём этого. Поэтому в романе Достоевского так много тяжёлых, мучительных сцен. Иначе ведь до нас не достучаться...

Есть в романе ещё один очень важный аспект. Великий писатель показал огромную роль интуиции, непосредственного чувства. Вспо­минаем состояние и мысли Родиона после сна про лошадь. Именно непосредственное чувство предостерегало его от преступления. Не могу удержаться от маленького напутствия подросткам: "Никогда не предпринимайте важных шагов, если чувства ваши противоречат логи­ческим соображениям. Не спешите. Подождите. Думайте. Дождитесь часа, когда ум и сердце придут в гармонию..."

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Я специально остановилась на двух столь разных произведениях, чтобы высветлить суть моего подхода к изучению литературы.

Надеюсь, мне удалось показать, как помочь подростку увидеть в великих произведениях прошлого то вечное, что важно для него и для нас всех и сегодня. И тем самым, говоря словами Сергея Образцова, "лучше понять ту жизнь, которой он, ученик, живёт за пределами урока" (Образцов С. Золотое детство), окружающих его людей, само­го себя. А значит, привить интерес к нашей классике и к серьёзному чтению вообще, способствовать нравственному росту подростков.

Такой подход, основанный на преимущественном внимании к вневременному, вечному в произведениях прошлого, иные сторон­ники литературоведческого подхода считают "ненаучным", "вульга­ризаторским". Но разве в среде сторонников литературоведческого подхода вульгаризаторов меньше? Как иначе назвать утверждение литературоведа, автора одного из учебников, что лермонтовский Максим Максимыч — персонаж отрицательный? Потому, дескать, что он не привлёк Печорина к ответственности за противозаконный поступок. Рассуждения автора сами по себе логичны, только вот при этом игнорируется главное — прямые читательские эмоции, чувства, которые вызывает у нас штабс-капитан. А чего стоит попытка другого литературоведа, кандидата наук, который в статье, опубликованной в педагогической газете, пытается доказать, что семья графини Марьи и Николая Ростова — плохая! Потому что у графини, мол, уже нет своих взглядов, она во всём соглашается с мужем. И это, дескать, расплата за то, что Николай нарушил данное Соне обещание. Автор совершенно не видит благого, нравственного влияния графини Марьи на Николая, его восхищения её постоянной нравственной работой. И главное, опять-таки полностью игнорируются читательские эмоции — живая симпатия читателей к героям, к их тёплым, полным любви и понимания отношениям.

Особое неприятие некоторых литературоведов и методистов вы­зывают разговоры о жизни на уроках литературы ("вульгаризация"). Ну тогда главные вульгаризаторы — В.Г. Белинский и И. А. Гончаров. В статьях Белинского о Пушкине немало страниц посвящено рас­суждениям о жизни и о положении женщин в современном обществе, и о любви, и о ревности, и много ещё о чём. Не в последнюю очередь и поэтому тоже статьи эти читаются взахлёб, с увлечением, а творения Пушкина предстают перед нами чем-то живым, необходимым в жизни. А «Мильон терзаний» Гончарова? Если убрать из замечательной этой статьи рассуждения о жизни, она потеряет всякий смысл.

Разумеется, разговоры на уроке о жизни естественны тогда, когда они вытекают из самой сути произведения, а не притягиваются ис­кусственно. И тут всё зависит от темперамента учителя, от его взаи­моотношений с классом.

После работы над комедией «Горе от ума» я привожу высказывания о Чацком Пушкина и Гончарова, не называя авторов. Сообщаю толь­ко, что два наших классика, высоко оценивая комедию, разошлись в оценке Чацкого. Предлагаю ребятам подумать, с какой точкой зрения они согласны. Мнения высказываются разные, но большинство ребят понимают: грибоедовский герой говорит не "зачем", а "почему". По­тому что его распирают эмоции, "ему обидно", "он не может удер- жаться". Ставлю вопрос: "А есть ли в этих горячих высказываниях Чацкого объективный смысл?" Выслушав ребят, читаю отрывки из статьи Гончарова. И тут бывает, что разговор естественно, сам собой заходит о том, правильно ли молчать в дурной среде, если ты один. И можешь ли ты быть уверен в том, что ты действительно один и нет здесь другого, который готов с тобой согласиться, но робеет, не уверен в себе. И если ты ему поможешь, вас будет уже двое. А "неисправимые" будут понимать, что их мысли — отнюдь не всеобщая точка зрения, можно натолкнуться на протест... Не вижу никакой вульгаризации в этом разговоре: он естественным образом вытекает из осмысления грибоедовской комедии и статьи Гончарова.

Подобные разговоры могут быть или не быть. Но, повторю снова, без внимания к общечеловеческой, вневременной сути произведений классики литературы в школе (и не только в школе!) нет. Нет глав - ного — мотивации, интереса школьников к чтению... Если, скажем, считать, что стихотворения Пушкина о поэте и поэзии — только о призвании и роли поэта — это одно. А если увидеть, что, по сути, стихи эти — о любом человеке, у которого есть призвание, о верности своему делу, о бескорыстном служении ему, — это другое. И тогда выстраивается единый смысловой ряд из стихотворений «Пророк», «Поэту», «Памятник». «Пророк» — о высоком призвании поэта, но и вообще о человеке призвания, о том, кому много дано, а потому много и спрашивается. «Поэту» — о том, как быть, если его дар не прини­мается людьми, если его не понимают, высмеивают, гонят. Что же, и в этом случае нужно быть верным своему призванию, не отказываться от него ради сиюминутного успеха, славы, корысти, нести свою правду бескорыстно, "не требуя наград за подвиг благородный". Награда "в самом тебе", в совести твоей, и при этом, не забудем — "всех строже оценить сумеешь ты свой труд"... И тогда, если поэт, человек призвания таков, рано или поздно его труд будет оценён. Об этом — «Памятник». К сожалению, нередко при работе над этим стихотворением упускается последняя строфа ("Веленью Божию, о Муза, будь послушна, обиды не страшась, не требуя венца"...). А ведь она — о том же самом, о чём говорит Пушкин в стихотворении «Поэту». При таком осмыслении стихотворений они становятся для ребят одними из любимых. А если сделать главным сравнение с Горацием и Державиным... Что же, по­лучим то, что уже имеем: равнодушие подавляющего большинства школьников к творчеству поэта.

Если патриотизм «Мёртвых душ» только в отступлениях о птице- тройке и о русском слове — это одно. А если также и в смелом, ре­шительном осмеянии пороков современного писателю российского общества и всего государственного устройства, в защите Гоголем права писателя изображать пороки общества — это другое. То, что задевает за живое и поныне. И потому мы не можем пройти мимо лирического отступления в 11-й главе о так называемых "патриотах", мимо притчи о Кифе Мокиевиче и Мокии Кифовиче...

К сожалению, далеко не все наши коллеги верят в возможность нравственного влияния книги, уроков литературы. Но ведь скепти­ки и не ставят перед собой такой цели, их преподавание никак не направлено на её достижение. А вот большие писатели "ненаучно" верят в благое влияние художественной литературы. Общеизвестны слова М.Горького: "Всем лучшим в себе я обязан книге". Вот строки из «Нобелевской лекции» Солженицына: "Доступно им (литературе и искусству) такое чудо: преодолеть ущербную особенность челове­ка учиться только на собственном опыте... От человека к человеку... искусство переносит целиком груз чужого жизненного опыта... во плоти воссоздаёт опыт, пережитый другими, — и даёт усвоить как собственный". Об этом же писал В.Астафьев в «Затесях».

Наша миссия — быть посредниками между великими творениями и юным, неопытным читателем. Мы — проводники, помогающие ему ориентироваться на подчас нелёгких для него путях, чтобы, преодолев трудности, выйти к свету.

Ещё важный момент. Я не сторонник самостоятельного чтения школьниками критических статей. Умелое пользование критическим материалом — одно из самых сложных умений. У нас реально дело сводится к тому, что школьники просто повторяют готовые выводы (а то и заучивают целые фразы), часто даже не понимая их смысла. "Татьяна — цельная натура" — произносит или пишет ученик. Но объ­яснить, что такое "цельная", он не может. Это — типичная ситуация. Я категорически не разрешаю двух вещей: бесконтрольного чтения каких попало статей, предисловий-послесловий (далеко не все они хороши, а ученик толково выбирать не умеет), а также учебника, до завершения всей работы над произведением. Учебником, впрочем, мы пользуемся редко. Иначе подросток никогда не научится самостоятель­но думать над произведением, внимательно в него вчитываться. Одно дело, если он бездумно повторяет слова литературоведа или критика, и совсем другое, если пользуется выводами, к которым пришёл сам вместе с одноклассниками в процессе работы над произведением на уроке. Под руководством учителя, конечно. Но руководство — это не вдалбливание готовых выводов, а помощь в самостоятельной работе с текстом.

Что касается критических статей, то я использую в работе над классикой отрывки из статей Белинского о любовной лирике Пушкина, о Татьяне и из «Мильона терзаний» Гончарова. Читаю их на уроках. Рассуждения Белинского о любовных стихотворениях Пушкина и о Татьяне-барышне так хороши, так поэтичны, что некоторые выска­зывания великого критика я прошу даже записать. Если есть время, знакомлю ребят с отрывком, где говорится о Татьяне — светской даме. Как же получилось, что такой тонкий критик, психолог, не увидел очевидного — ведь по сути своей Татьяна осталась такой же, какой была? "Не заметил" даже того, что никто её против воли замуж не выдавал, она приняла решение сама, поскольку "для бедной Тани все были жребии равны"? Объясняю ребятам: как раз в то время велись ожесточённые споры о равноправии женщин. Белинский, горячий сторонник их равноправия, был человеком очень эмоциональным. Зачастую он погружался в свои эмоции настолько, что не замечал окружающего. Мог, например, в ресторане броситься с объятиями к незнакомому человеку, по пути опрокидывая стулья и посуду. По­тому что ему сказали, что человек этот не желает подавать руку ему, Белинскому, из-за его давнишней статьи в защиту существующего государственного устройства. "Обидчик" не знал, что критик давно уже изменил свои взгляды на прямо противоположные... За страст­ность, с которой Виссарион Григорьевич отстаивал свои убеждения, единомышленники называли его "неистовым Виссарионом". И вот, со всей своей страстностью погружённый в отстаивание прав женщин, критик не увидел пушкинской Татьяны, а увидел лишь "но я другому отдана"...

Предвижу и ещё один резонный вопрос коллег: где найти время на такое неспешное изучение произведений, на такую тщательную работу с текстом? Ведь программа старших классов так перегружена! Об этом говорят и пишут учителя-практики, методисты, научные работники. На страницах «Литературы» этот вопрос подняли доктора педагогических наук Н.В. Беляева и С.Л. Каганович и доктор филологических (!) наук, профессор Н.Л. Лейдерман. Лейдерман даже подсчитал количество страниц, которые за один учебный год должен прочесть школьник. Цифра получилась совершенно нереальная... Учёный ставит вопрос ребром: "...необходима тщательная ревизия всего списка литератур­ных текстов". И предлагает единственно разумную вещь: оставить в программе только "вечные книги", которые не теряют своего значе­ния со временем. Могу сослаться также на свою позапрошлогоднюю статью в «Учительской газете» — «Меньше, да лучше», где я писала о том же...

В самом деле, коллеги, положа руку на сердце, уверены ли вы, что современному человеку (и тем более подростку) так уж необхо­димо знать оды Ломоносова и Державина, «Бедную Лизу» и давно не существующие литературные направления? Всё это устарело для непосредственного читательского восприятия. (Кстати, примени­тельно к Державину об этом говорил уже Белинский!) А программы
второй половины XIX века и XX века просто неподъёмны. Выход один — давать только самое значимое, неустаревающее. И не ждать, пока на это дадут разрешение чиновники от просвещения, не ждать указаний сверху. Ведь с каждым годом, ставя перед школьниками не­выполнимую задачу, мы теряем читателей. В конце концов, учителю официально дано право самостоятельно решать вопрос о количестве часов на того или иного писателя. Можно за два-три урока пробежать обзорно литературу допушкинской (догрибоедовской) поры... А даль­ше изучать лишь самое значимое. Лично я уже многие годы начинаю с Пушкина и Грибоедова, а дальше — Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Достоевский, Толстой, Чехов. И поэзия. И это всё. До XX века. А там — тоже очень выборочно.

Инна Кленицкая