Жаркое лето тридцать первого года

Летом 1831 года Александр Сергеевич с прелестной Натали спасался от зноя на даче Китаевой в Царском Селе, недалеко от Лицея, и готовился отпраздновать девятнадцатилетие своей «мадонны». Но небо было безоблачным, может быть, только над Царским Селом, где поэт мечтал отдохнуть душой и телом «в уединении вдохновительном, вблизи столицы, в кругу милых воспоминаний» (письмо Плетневу от 26 марта 1831 года). Рядом, в Петербурге, – буйство холеры, в Польше – восстание, во Франции – антирусские выкрики и угрозы (не было бы войны!). Финансовые дела Пушкина расстроены. Долги, долги… Нет, от политики и от быта никуда не уйдешь. Великое и малое волнует, и всё, вероятно, достойно поэзии. Молодая жена аккуратно переписывает набело еще никому не известные строки:

И роди богатыря

Мне к исходу сентября…

И вдруг – проза. Стремительным пушкинским почерком многократно выведенная фамилия – Булгарин. Кто такой Булгарин? Почему даже здесь, на вожделенном отдыхе, в Царском Селе, Пушкин не может не думать об этом человеке!

Фаддей Венедиктович Булгарин – едва ли не самая одиозная фигура в истории русской литературы. Ловкий делец от журналистики, на бесчестную голову которого были обрушены десятки беспощадных эпиграмм лучшими поэтами, среди которых имена Пушкина, Баратынского, Лермонтова, Некрасова. Холуй, доносчик, брезгливо поощряемый державными хозяевами, презирающими его. Кто же он?

Приятно иметь дело с учеными людьми. От них всегда можно узнать что-нибудь необычное. В. Осокин, например, в книге «Перстень Веневитинова» сообщает: «В сентябре 1826 года в Москву приехал Пушкин. Николай I, вступивший на престол, „милостиво“ освободил его из ссылки в Михайловское, куда семь лет назад отправил его Александр I». Есть над чем задуматься. Ведь каждый школьник знает, что в Михайловское Пушкин был сослан не в 1819 году (тогда он находился еще в Петербурге), а в 1824-м.

Аннотация к книге заманчиво обещала, что автор познакомит «с событиями из жизни известных деятелей искусства, которые рисуют их с новой, почти неведомой ранее стороны». Читая прозу, критику и публицистику последних лет, я не раз вспоминал слова этой аннотации, предваряющей книжку, которая представила мне классиков действительно с «неведомой стороны». В данном случае, как я сказал, любой старшеклассник может поправить автора. А что делать бедному школьнику, когда его обманывает авторитетнейший учебник? В нем на протяжении многих лет, из издания в издание, упорно заверяют мальчиков и девочек, что Лев Толстой осиротел в тринадцатилетнем возрасте: «В 13 лет он потерял и отца». Поможем же автору, написавшему главу о Л. Н. Толстом, сделать несложные арифметические выкладки. Лев Толстой родился в 1828 году. Его отец умер в 1837 году. Следовательно, будущему писателю было 9 лет.

Не исключено, что, прочтя мою статью, против меня восстанут ревнивые литературоведы и ценители гоголевского таланта: «Как! Он поднял руку на самого Гоголя!» Успокойтесь, дорогие ревнители и ценители! Боже упаси меня поднимать руку на великого творца, на замечательного писателя, жившего в другое время, в иных условиях. Речь пойдет, как следует из заголовка статьи, лишь о конкретной проблеме.

Николай Васильевич не обойден школьными программами: его произведения детально изучаются в каждой параллели – с 5-го по 9-й класс. Повесть «Тарас Бульба» рассматривается в 7-м классе (по программе М. Б. Ладыгина – в 6-м). В учебнике-хрестоматии для 7-го класса (составитель В. Я. Коровина) нет отрывков из «Тараса Бульбы», ученикам дается задание самостоятельно прочесть повесть целиком, без сокращений, причем реакция юного читателя предрешена и подсказана: «Итак, мы надеемся, что повесть Гоголя вам понравилась».

«Статья о Некрасове? Почему вдруг? Разве юбилей? Да, кажется, был какой-то, но ведь прошел…» Я живо представил себе возможную реакцию редактора, потому что в моей практике прецедент был. Однажды я принес в одну из редакций статью о поэме Александра Блока, включаемой во все школьные программы. Удивленный заведующий отделом школ встретил меня теми словами, которыми я начал первый абзац. Статью о Блоке напечатала другая газета – «Литература», а потом цитаты из нее были включены в некоторые современные учебники для 11-го класса.

Как мы любим юбилеи! Бывает, растрезвонит пресса о каком-нибудь литературном середнячке только потому, что ему стукнуло 50 или 60 лет.

Семь речей ему сказали,

Все заслуги перечли,

И к Шекспиру приравняли,

И Гомером нарекли…

Н. А. Некрасов

Об интереснейшем романе Тургенева за 140 лет его существования написаны, вероятно, сотни статей. Известно, что содержание произведения сразу же вызвало в русском образованном обществе ожесточенную полемику, и, несмотря на прочность позиции романа в кругу шедевров литературной классики (или поэтому), споры продолжаются и поныне (вспомним хотя бы серию острых статей О. Чайковской). Естественно, основным объектом исследований и разногласий был и остается главный герой «Отцов и детей» Евгений Базаров. Я не собираюсь в данной статье возвращаться к дискуссии о необычном разночинце. Напомню только, что даже далекий от революционных идей Николай Лесков назвал его «здоровым типом», в отличие от эпигонов-нигилистов, а Федор Достоевский готов был «пожать ему руку». Меньше писали о второстепенных персонажах, вскользь или очень мало – об Анне Сергеевне Одинцовой. Развернутой характеристики ее я не встретил. С. М. Петров в 18-страничном послесловии к третьему тому собрания сочинений Тургенева уделил отношениям Базарова с Одинцовой пять предложений, обосновав это тем, что «…в „Отцах и детях“ Тургенев отводит любовному сюжету второстепенное место». М. Г. Качурин в учебнике для «углубленного» изучения литературы в 10-м классе (1998) сообщил, что он «уважает» Одинцову и что «перед лицом смерти» проявилась «поэтическая любовь к Одинцовой» героя романа. Этим и ограничился. Чуть большего внимания и уважения удостоилась героиня в учебнике Ю. В. Лебедева (2001), а раньше – в книге Г. А. Вялого «Роман Тургенева „Отцы и дети“» (1968).

О Максиме Горьком писали и пишут по-разному. Напомню два отзыва его великих современников: «замечательный писатель», по словам Льва Толстого, обладавший, по мнению Александра Блока, «роковой силой таланта» и «благородством стремлений».

Но в 80-х годах XX века он был уличен в том, что в последние пять лет жизни, обитая в Москве (после эмиграции) и, как выяснилось, находясь под надзором сталинских ищеек, одобрял социалистический строй и даже (кошмар!) восхвалял Сталина.

И кто при нем его не славил,

Не возносил – найдись такой!

А. Твардовский

Так-то оно так, но в конце XX века появилось несколько ядовитых статеек, авторы которых, захлебываясь в злорадном азарте обличительного ликвидаторства, клеймили классика, и это едва не вошло в моду. В оглавлении учебной книги Г. С. Меркина «Русская литература XX века» (1995) Максим Горький не значится. Не было такого писателя в XX веке. Так что на эту книгу я ссылаться не буду. А в аннотации к ней сказано, что материалы представлены «в соответствии с новыми программами по литературе». К счастью, немногие методисты поддались «диким крикам озлобленья». Произведения Горького издаются и изучаются в школе, а пьеса «На дне» триумфально шествует по сценам мира более столетия. В опубликованных комплектах тем экзаменационных сочинений 2004 года было немало тем по творчеству писателя, больше всего – десять – по пьесе «На дне». Вот и мы не будем кричать: «Распни, распни его!» – и не станем курить фимиам, а лучше вслушаемся и вдумаемся в речи героев его драмы. Задуматься есть над чем.

Знаменитая странная, неразгаданная поэма Александра Блока. Прошло без малого девяносто лет со дня ее появления, а споры о «Двенадцати» продолжаются и разрастаются. К счастью, миновали те времена, когда дискуссии протекали так, как об этом сказано в известной грустной шутке: по-разному выступили Заяц, Ежик, Лиса и другие, а потом встал Лев и выразил общее мнение, после чего дискуссия прекратилась. Теперь дышать стало легче, однако еще не настало время для категорического суждения и исчерпывающего толкования «Двенадцати». И настанет ли? Но можно попытаться по крайней мере отсечь явно абсурдные и поставить под сомнение неубедительные высказывания о поэме, которыми изобиловали статьи, монографии и школьные учебники на протяжении долгих советских десятилетий.

Из них можно было узнать (главное!), что Блок приветствовал большевиков, прославил, воспел Октябрьскую революцию, что поэма выражает политическое кредо создателя. Проникло в печать утверждение, что поэт отрекся от своего творения. Но автор в «Записке о „Двенадцати“» (1 апреля 1920 года, за полтора года до смерти) опроверг измышления тех и других: «Оттого и не отрекаюсь от написанного тогда, что оно было писано в согласии со стихией: например, во время и после окончания „Двенадцати“ я несколько дней ощущал физически, слухом, большой шум вокруг – шум слитный (вероятно, шум от крушения старого мира). Поэтому те, кто видит в „Двенадцати“ политические стихи, или очень слепы к искусству, или сидят по уши в политической грязи… Я смотрел на радугу, когда писал „Двенадцать“: оттого в поэме осталась капля политики». Поэтому напрасно ставят в один ряд публицистическую статью Блока «Интеллигенция и революция» и его поэму: там Блок – философ и публицист, здесь – художник, поэт, здесь радуга, многоцветность, многозначность и невольная «капля политики». Там рассуждение, здесь изображение. Вообще же от политики Блок и прежде не отстранялся: «„Быть вне политики“? С какой же это стати? Это значит – бояться политики, прятаться от нее, замыкаться в эстетизм и индивидуализм, предоставлять государству расправляться с людьми как ему угодно, своими устаревшими средствами».

Школьные экзамены ушли, но не в Лету канули. Не первые они и не последние. Через год – новые. Будем ли мы, как всегда, наступать на грабли? Так как предлагаемые свыше темы сочинений зачастую бывают неудобоваримыми для школьников, выпускники 11-х классов в этих случаях предпочитают экзаменационное изложение. О нем и пойдет речь.

Форма вроде бы знакомая с девятого класса: пересказ и выполнение задания. Почти все с пересказом справляются сравнительно легко, а вот задание теперь требует глубины, основательности, самостоятельности, знания теории литературы. (Замечу в скобках, что и третья часть ЕГЭ по русскому языку (С) – рассуждение – вызывает большее затруднение у ребят, чем тесты двух первых частей.)

Важной задачей, которая, очевидно, мучила тех, кто готовил экзаменационный материал, был подбор текста для изложения. В этот раз комиссия остановила выбор на фрагменте из книги Л. К. Долгополова «Поэма Александра Блока „Двенадцать“». Я читаю этот текст, и он вызывает у меня реакцию отторжения.

«Пушкин с Маяковским бы сошлись»?

В величии Пушкина – национального гения, овеянного всенародной любовью, кажется, никто не сомневается. Имя второго поэта на протяжении XX века вызывает бесконечные споры и диаметрально противоположные оценки, что само по себе свидетельствует о его незаурядности. В последние годы наиболее яростные обличители Маяковского чаще всего признают исключительную одаренность и мастерство его, не забывая при этом произносить напрашивающееся многозначительное «но», которое иногда и становится главным объектом их пристального внимания. Вероятно, самый характерный пример – разоблачительная книга Ю. Карабчиевского «Воскресение Маяковского» (1990), завершающаяся, впрочем, неожиданным объяснением автора в сохраненной любви к безответному поэту.

Тема «Маяковский и Пушкин» родилась в двадцатые годы и, едва прозвучав, сразу вызвала разноголосицу, бурлившую до 1935 года и вновь разгоревшуюся в период «перестройки» и многочисленных литературных переоценок. В 1924 году Маяковский в стихотворении «Юбилейное» позволил себе в шутливой форме поставить собственное имя рядом с пушкинским, чем, понятно, немедленно навлек на себя град нападок строгих литераторов, уличавших в мании величия «гениальничающего поэта» (выражение Г. А. Шенгели). Статьи на тему «Маяковский и Пушкин» изредка стали появляться в тридцатые годы после сталинской оценки Маяковского (в 1935 году) как «лучшего, талантливейшего поэта нашей советской эпохи», безразличие к памяти и произведениям которого объявлялось преступлением.

Книга Александра Фадеева «Разгром», мягко говоря, не самое популярное произведение в наше время, и сюжет его – гражданская война на Дальнем Востоке – не увлечет, пожалуй, любителя современных бестселлеров. Представители старшего и среднего поколений детально изучали роман в школе и запомнили, что Морозка – герой, Левинсон – образец большевика-руководителя, а Мечик – подонок и ничтожество. Об этом твердили учебники литературы, монографии и статьи в соответствии с высказываниями самого Фадеева.

Нынешние составители школьных программ либо включают это произведение в обязательный список, либо оставляют его в обзоре литературы 20-х годов: все-таки, что ни говори, творение значительное, талантливое, психологически интересное, в 20-е годы – новаторское, и обойти его молчанием нельзя.

Не позавидуешь словеснику, начинающему 1 сентября работу в незнакомом 10-м классе и вскоре обнаруживающему, что класс за девять лет не приучен мыслить, рассуждать, спорить. Тщетно вглядывается учитель в глаза подростков и вслушивается в их речи в поисках хоть какой-то опоры, в надежде отыскать «искру Божию», понимание, отзвук или сомнение, несогласие…

Мне повезло больше: я имел возможность наблюдать за развитием моих будущих подопечных. Вот они, еще тепленькие, домашние, в первом классе, на уроке умной и волевой классной руководительницы. У всех на партах – красочное издание «Рассказа о неизвестном герое» С. Я. Маршака. Читают с таким чувством, так обаятельно, искренне и звонко, как умеют, может быть, только в начальной школе. А потом – вопросы, вопросы, вопросы. Зинаида Гавриловна неутомимо будоражит малышей.