Знакомый нам по многим историческим трудам и учебникам образ московских князей – «собирателей Русской земли» восходит к средневековой традиции. Уже автор «Слова о житии великого князя Дмитрия Ивановича» (памятник первой половины XV века) назвал деда своего героя, Ивана Калиту, «собирателем русской земли». Этот образ, очевидно, пришелся по душе московским книжникам: живший в эпоху Ивана Грозного составитель обширного исторического труда – Степенной книги царского родословия – не только включил в свое повествование упомянутую выше характеристику Ивана Калиты, но и использовал тот же эпитет в панегирике великому князю Ивану III, назвав последнего «достохвальным супостатов победителем и собирателем Богом дарованного ему отечества». Иными словами, великий князь Иван Васильевич, по мысли книжника XVI века, «собирал» то, что по Божьей воле составляло его наследственное достояние («отечество»), т. е. земли предков.

В Степенной книге содержится целостная доктрина династического государства, основанного на непрерывной цепи поколений князей – предков царствующего монарха, Ивана IV. Заметное место в этом ряду отведено князю Георгию (Юрию) Владимировичу Долгорукому, при котором была основана Москва, и родоначальнику московских князей Даниилу Александровичу (младшему сыну Александра Невского). О первом из них сказано:

Современные концепции модерного государства восходят к наследию великого немецкого социолога Макса Вебера (1864–1920). В посмертно опубликованном трактате «Хозяйство и общество» он разработал учение о бюрократии как основе государственного управления и ведения бизнеса в современных обществах. По мнению Вебера, бюрократия как тип господства идет на смену традиционной – патриархальной или патримониальной («вотчинной») – монархии. Развитая бюрократия отличается от предшествующих типов господства не только рациональной организацией и более высокой эффективностью управления: меняются и отношения внутри властной вертикали. Чиновник – в идеале, конечно! – уже не является личным слугой правителя; государственная должность становится призванием и рассматривается как выполнение долга, как служение не лицам, а «безличным и функциональным целям». Отмеченное Вебером различие между «безлично  ориентированным бюрократическим господством» и прежним, патриархальным порядком, основанным на личной преданности господину, указывает направление, в котором шло развитие государства раннего Нового времени.

Хотя история непрерывна и любые периодизации условны, все же выбор отправной точки при рассмотрении какой‑то проблемы имеет значение, ведь тем самым задаются рамки «оперативного поля», в котором исследователь ищет признаки интересующего его явления. В нашей литературе принято начинать разговор о формировании единого Русского государства, что называется, издалека – с начала XIV или даже с конца XIII века. В этом я вижу влияние давней историографической традиции, восходящей к Карамзину и Соловьеву, в которой монографическое изучение конкретной, хотя и очень большой проблемы – возникновения новой русской государственности – подменяется эпическим рассказом о нескольких веках отечественной истории. Многие ученые отдали дань этой традиции.

А между тем, даже если понимать образование государства в привычном смысле, как объединение Руси под властью Москвы, то и в этом случае нет оснований начинать с Ивана Калиты, не говоря уже о предыдущих московских князьях. Как отмечают современные исследователи, какая‑то сознательная политика объединения русских земель вокруг Москвы или иного политического центра не наблюдается до конца XIV века. И уж тем более преждевременно говорить о формировании в ту эпоху структур управления, характерных для модерного государства.

Одним из слагаемых успеха московских князей в XIV веке были единство и сплоченность, которые им удавалось поддерживать на протяжении нескольких поколений. В основе этой семейной солидарности лежала верность памяти предков и отцовским заветам. Вот как эти идеалы выразил великий князь Семен Иванович Гордый (дядя Дмитрия Донского) в своем завещании, написанном незадолго до смерти (1353):

А по отца нашего благословенью, что нам приказал жити заодин, тако же и яз вам приказываю, своей братьи, жити заодин. А лихих бы есте людей не слушали, и хто иметь вас сваживати, слушали бы есте отца нашего, владыки Олексея, тако же старых бояр, хто хотел добра отцю нашему и нам. А пишу вам се слово того деля, чтобы не перестала память родителий наших и наша, и свеча бы не угасла.

А по отца нашего благословению, что приказал нам жить в согласии, так же и я вам приказываю, своим братьям, жить в согласии. А злых бы людей не слушали и тех, кто станет вас ссорить, слушали бы отца нашего, владыку Алексея, а также старых бояр, которые хотели добра отцу нашему и нам. А пишу вам это слово для того, чтобы не прервалась память о родителях наших и о нас, и чтобы свеча не угасла.

Иван III рано приобщился к власти, будучи соправителем своего отца в последние годы его жизни. После смерти Василия Темного (27 марта 1462 года) он стал единоличным властителем большой по европейским меркам державы.

На основании косвенных данных некоторые исследователи считают, что Иван III вступил на престол по ханскому ярлыку, заранее полученному его отцом (летописи об этом не упоминают). Однако в любом случае фактом является то, что новый великий князь, в отличие от своих предшественников, ни разу не посетил Большую Орду. Более того, складывается впечатление, что с первых шагов Иван Васильевич действовал без оглядки на ее правителей.

К тому времени улус Джучи окончательно распался на несколько враждующих между собой татарских «юртов». На роль наследника сарайских ханов и сюзерена русских князей претендовали в первую очередь правители Большой Орды. Их непримиримыми соперниками выступали крымские Гиреи. Но активное участие в степной политике принимали и другие игроки: Казанское ханство, Ногайская орда и т. д.

Присоединение Великого Новгорода (1478) стало поворотным моментом в истории Русского государства, территория которого с вхождением в его состав обширных новгородских земель увеличилась как минимум вдвое. Невольно возникает вопрос: а мог ли ход событий быть иным? Был ли шанс у Великого Новгорода сохранить свою независимость?

Как известно, история не знает сослагательного наклонения. Но если бросить ретроспективный взгляд на события XV века, можно предположить, что надежды Новгорода на выживание были связаны с внутренними усобицами у его могущественных соседей – московских и литовских великих князей и с их соперничеством за господство в Восточной Европе. Недаром наиболее уверенно Господин Великий Новгород чувствовал себя в 1430–1440‐х годах, когда и Литву, и Москву сотрясали внутренние смуты. В дальнейшем ему оставалось только лавировать между этими державами, причем выжидательная тактика Казимира и активная наступательная политика Ивана III лишали вечевую республику шансов на сохранение своей самостоятельности.

Среди многих новаций, связанных с эпохой Ивана III, особое место занимает первый свод законов Московского государства – Судебник 1497 года.

Во многих странах Европы – от Испании на западе до Московии на востоке – кодификация правовых норм служила эффективным средством юридической централизации и утверждения верховной власти монарха над своими подданными, в какой бы части государства они ни проживали. Одним из самых ранних кодексов стал свод законов короля Кастилии и Леона Альфонсо X Мудрого (1252–1284); он был составлен в семи частях (Las Siete Partidas), отсюда и название, под которым этот юридический памятник вошел в историю, – «партиды».

В Южной, Восточной и Северной Европе к кодификации приступили на столетие позднее: к середине XIV века относятся Законник сербского царя Стефана Душана (1349, дополнен в 1354 году) и Статуты польского короля Казимира Великого (1346–1347). Тогда же появился кодекс законов Шведского королевства (около 1350): по имени правившего тогда короля его принято называть Уложением Магнуса Эрикссона. Ему предшествовали провинциальные кодексы, фиксировавшие правовые нормы отдельных шведских областей.

Итак, к концу XV столетия на восточной окраине Европы возникло большое государство, правитель которого пытался на равных разговаривать и с крымским ханом, и с великим князем литовским, и с императором Священной Римской империи. Было ли Московское государство самобытным политическим образованием или его создатели ориентировались на вполне конкретную, хорошо известную им модель?

Поскольку обретению Великим княжеством Московским государственного суверенитета предшествовало несколько веков ордынской зависимости, то наибольшей популярностью пользуется версия о монгольских корнях российской государственности. Ее сторонников можно найти сейчас и среди либералов‑западников, и среди консерваторов – защитников традиционных ценностей.

Ивану III наследовал его старший сын от второго брака (с Софьей Палеолог) – Василий III (1505–1533). Во внешней и внутренней политике он продолжил курс, выработанный отцом. В ходе очередной войны с Великим княжеством Литовским ему удалось взять Смоленск (1514). Внутри страны Василий III покончил с автономией Пскова (1510) и некогда «великого» Рязанского княжества (1521).

Растущее могущество Московского государства привлекало к нему внимание европейских правителей и ученых. Первые контакты со Священной Римской империей возникли еще при Иване III. При его сыне и наследнике они заметно активизировались. Император Максимилиан в 1514 году даже заключил союз с Василием III, направленный против общего врага – Польши. Этот союз, правда, остался только на бумаге, и уже год спустя Максимилиан примирился со своим противником – польским королем Сигизмундом Старым, однако интенсивный обмен посольствами между императором и великим князем московским продолжался еще в течение ряда лет.

Родовой чертой государств Нового времени исследователи считают постепенную деперсонализацию власти и формирование постоянных и безличных структур управления. Между тем Герберштейн, казалось бы, поведавший обо всех сторонах жизни Московии первой четверти XVI века, ни словом не упомянул о каких‑либо бюрократических учреждениях. Конечно, можно попытаться объяснить этот факт тем, что все передвижения габсбургского дипломата по российской столице находились под строгим контролем и у него просто не было возможности заглянуть в ту или иную канцелярию. Но ведь и многое другое, о чем говорится в «Записках о московитских делах», автор не мог видеть сам: об этом ему рассказывали многочисленные собеседники. Следовательно, придворные Василия III, с которыми общался Герберштейн, по всей вероятности, не считали достойными упоминания какие‑то избы, где корпели над бумагами дьяки и подьячие.

Однако уже к середине XVI века роль подобных учреждений в жизни страны возросла настолько, что далее их уже невозможно было не замечать. Немецкий авантюрист Генрих Штаден, служивший во второй половине 1560‐х годов в опричнине Ивана Грозного, подробно описал более десятка центральных органов управления, которые он называл привычным для себя словом «канцелярии» (Canzeleyenn). Под этим названием у него фигурируют и учреждения старого, вотчинного типа, вроде Большого дворца (Штаден именует его «Дворцовой канцелярией»: Hoffcanzeley), и недавно созданные ведомства, организованные по функциональному принципу, например Посольский приказ (gesantenn Canzeley) или Поместный приказ (landt Canzeley, буквально: «канцелярия по земельным делам»).

Иван IV, прозванный потомками Грозным, провел на престоле почти всю свою жизнь, более 50 лет (1533–1584). Его долгое царствование вместило в себя множество войн (включая завоевание Казани и Астрахани, отражение крымских набегов и борьбу с Польшей и Швецией за прибалтийские земли), административные преобразования и кровавый опричный террор. Биографии первого русского царя и событиям его царствования посвящено немало книг и статей. В этой главе я коснусь лишь некоторых эпизодов той бурной эпохи, а именно тех из них, в которых отразился интересующий нас процесс – становление государства раннего Нового времени.

Иван Васильевич стал великим князем в трехлетнем возрасте, когда в декабре 1533 года внезапно умер его отец Василий III. Умирающий государь поручил сына‑наследника опеке трех доверенных лиц. Одним из первых шагов опекунов стал арест брата покойного правителя – удельного князя Юрия Дмитровского (неясно, действительно ли Юрий помышлял о великокняжеском престоле или его арест носил превентивный характер). Летом 1534 года в результате новой вспышки борьбы при московском дворе назначенные Василием III «триумвиры» были отстранены от власти, а бразды правления перешли к вдове покойного государя Елене Глинской, которая стала титуловать себя «государыней», т. е. соправительницей своего сына Ивана.

Выход из кризиса эпохи малолетства Ивана IV происходил путем постепенной консолидации придворной элиты. При этом все бóльшую роль играли коллективные решения, принимаемые на совещаниях различного состава.

16 января 1547 года по инициативе митрополита Макария, пользовавшегося большим влиянием на молодого государя, Иван Васильевич венчался на царство, а в начале февраля состоялась его свадьба с Анастасией Романовной Захарьиной‑Юрьевой. Первое событие призвано было поднять авторитет главы Русского государства внутри страны и за ее пределами, а второе не только ознаменовало вступление 16‑летнего Ивана во взрослую самостоятельную жизнь, но и повлекло за собой серьезные перестановки в правящей элите. Новые царские родственники – Захарьины‑Юрьевы – заняли почетное место при дворе, трое из них в 1547–1548 годах вошли в государеву Думу. Ее состав заметно расширился: осенью 1547 года она насчитывала двадцать бояр и пять окольничих. Наряду с Захарьиными‑Юрьевыми в Думу вошли представители других влиятельных кланов. Там сложился своего рода баланс между старинной ростово‑суздальской знатью, потомками литовских князей и старомосковским боярством. Тем самым возникла основа для консолидации придворной элиты.

50‐е годы XVI века принято считать эпохой реформ и связывать их с влиянием на царя кружка его ближайших советников, так называемой «Избранной рады» (термин восходит к сочинению знаменитого оппонента Ивана IV – князя Андрея Курбского, бежавшего от царского гнева в Литву и оттуда обличавшего тиранию Грозного). Предположительно в этот кружок, помимо самого Курбского, входили священник Сильвестр (духовник царя) и дворянин Алексей Адашев. Некоторые историки сомневаются в правительственной роли «Избранной рады», но для нас в данном случае важнее то, что нет никаких документальных подтверждений связи упомянутых деятелей с преобразованиями середины XVI века. Неясна и роль самого царя в этих преобразованиях.

Анонимность правительственных мер – примета средневековой администрации. Неизвестны, например, имена составителей статутов короля Казимира Великого (40‐е годы XIV века) – важнейших памятников польского права. Но в раннее Новое время, с ростом государственного аппарата и соответствующей документации, действия властей в большинстве европейских стран становились прозрачнее. И то, что мы, наверно, никогда не узнаем имена составителей Судебника Ивана Грозного (1550), говорит о слабой бюрократизации управленческого аппарата в России той эпохи.

В начале января 1565 года гонец привез в Москву грамоты от царя, уже месяц назад покинувшего столицу и вместе с семьей обосновавшегося в Александровой слободе. В одной грамоте, адресованной митрополиту Афанасию, содержался длинный перечень «измен», совершенных боярами и приказными людьми, которые якобы опустошали казну и расхищали государевы земли, а о государе, его государстве и «о всем православном христианстве» не хотели радеть и защищать их от «недругов».

Когда же царь хотел своих бояр, приказных людей и детей боярских «в их винах понаказати и посмотрити», то архиепископы, епископы, игумены вместе с боярами, дьяками и всеми приказными людьми стали их перед царем «покрывати». «И царь и государь великий князь», – продолжает официальный летописец, – от великие жалости сердца, не хотя их многих изменных дел терпети, оставил свое государьство и поехал, где вселитися, идеже его, государя, Бог наставит от великой жалости сердца, не желая терпеть их многочисленных измен, оставил свой престол и поехал, [чтобы] поселиться там, где его, государя, Бог надоумит.

«Деньги счет любят», – гласит народная мудрость. Эта истина хорошо знакома многим главам семей, старающимся свести концы с концами. Однако на государственном уровне тщательный учет всех доходов и расходов возник далеко не сразу: средневековый монарх, по словам известного французского медиевиста Бернара Гене, не знал ни суммы своих доходов, ни суммы расходов. Бюджет королевства отличался от бюджета семьи одного из его подданных не только масштабом. Он складывался из многих, разных по происхождению источников: доходов от домена, платежей вассалов по феодальному праву, прямых и косвенных налогов и пошлин, королевских регалий. Администрирование доходов и расходов казны требовало большого штата хорошо обученных чиновников.

Не случайно «пионером» финансового учета выступило Английское королевство, одним из первых вставшее на путь государственной централизации, – самый ранний дошедший до нас отчет Английского казначейства (так называемый «свиток» – pipe roll) датируется 1129 годом. Во Франции подобная система сложилась почти на столетие позднее – первый сохранившийся финансовый отчет относится к 1202–1203 годам. В Кастилии количественные данные о размере королевских доходов появляются с 1369 года, а об их отдельных источниках – с 1429 года.

Проследив формирование и развитие ключевых институтов российской государственности XV–XVI веков, включая прерогативы самого монарха, структуры центрального и местного управления, финансы, а также нарождающееся учреждение представительного (парламентского) типа – соборы, познакомимся теперь с важнейшими идеями, которые, словно цемент, скрепляли фундамент этого государства и служили оправданием его внешней и внутренней политики.

Защита веры считалась первейшей обязанностью монархов в Средние века и раннее Новое время. В этом отношении московские великие князья, а затем цари ничуть не уступали «христианнейшим» королям Франции, «католическим величествам» – испанским монархам или покровителям всех правоверных мусульман – турецким султанам.

Едва ли кто из образованных русских людей XVI века столь часто и подробно высказывался о характере царской власти, как сам государь Иван Васильевич. При этом он ссылался на авторитет Священного писания и отцов церкви, опирался на хорошо им усвоенное учение Иосифа Волоцкого и использовал ряд привычных понятий, но давал им такую оригинальную трактовку и делал настолько радикальные выводы, что нарисованный им образ российского самодержавия несет на себе явный отпечаток его личности и, вопреки сложившейся практике, не может служить иллюстрацией общепринятых политических представлений той эпохи.

Требуя беспрекословного повиновения своей воле, царь в первую очередь ссылался на известные слова апостола Павла (из Послания римлянам, 13: 1–2): «Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога <…> Посему противящийся власти противится Божию установлению». Отсюда Грозный выводил следующий силлогизм: «Смотри же сего и разумей, – писал он Андрею Курбскому, – яко противляяйся (противящийся) власти Богу противится, аще убо кто Богу противится, – сей отступник именуется, еже убо горчайшее согрешение». Так под пером державного полемиста политическое преступление – неповиновение светским властям – превращалось в тяжкий грех богоотступничества.

Православие и неограниченная власть царя (в идеале слушающего своего «отца» – митрополита и «добрых» советников) составляли два столпа, на которых строилось Российское государство, постепенно перераставшее рамки царской «вотчины». Но была еще одна идея, поначалу не вполне ясная, но впоследствии обнаружившая узнаваемые черты концепции «общего блага», без которой не могло обойтись ни одно государство раннего Нового времени.

Начиная с XIII века понятие общего блага активно разрабатывалось в западной политической и юридической мысли. Этому, в частности, способствовало новое открытие трудов Аристотеля. Так, в учении Фомы Аквинского целью человеческого закона объявлялось общее благо людей. Соответственно, законными считались лишь те установления, которые исходили из этого общего блага и регулировали человеческое поведение в связи с ним. Перу ученика Аквината, флорентинцу Ремигию деи Джиролами, принадлежал первый специальный трактат «Об общем благе» (1302). А крупнейший французский юрист Филипп де Бомануар в составленном им сборнике обычного права «Кутюмы Бовези» (1283) писал о власти монарха: «Надо понимать, что король является сувереном над всеми и на основании своего права охраняет все свое королевство, в силу чего он может создать всякие учреждения, какие ему угодны для общей пользы, и то, что он устанавливает, должно соблюдаться».

«Государство, – писал выдающийся американский медиевист Джозеф Стрейер, – существует главным образом в сердцах и умах людей. Если они не верят, что оно есть, никакие логические упражнения не вызовут его к жизни». В начале уже приводились выделенные Стрейером признаки государства Нового времени. Здесь нас интересует последний из этих признаков – «перенос лояльности с семьи, местного сообщества или религиозной организации на государство и обретение государством морального авторитета». Стрейер подчеркивал, что этот процесс носит настолько постепенный характер, что его трудно документировать, но в конце концов подданные принимают идею, что интересы государства должны преобладать, а его сохранение является величайшим благом.

В этой главе мы поговорим о том, когда и как государство стало основой идентичности политически активных слоев населения России и при каких обстоятельствах в нашей стране возник государственный патриотизм.

Рубеж XVI–XVII веков, канун Смутного времени, – поворотный момент в российской истории, а для нашей темы – естественная грань, завершающая первое столетие существования Московского государства. Если бросить ретроспективный взгляд на эти сто с небольшим лет, отделяющие эпоху Ивана III от Смуты и воцарения первого Романова, то нельзя не оценить масштаб и скорость происходивших изменений.

При жизни одного поколения вчерашний ханский «улусник» – московский князь – превратился в независимого правителя сильного государства, территория которого на глазах изумленных современников выросла в несколько раз. Суверенитет, общие законы, появление границ – все эти приметы модерного государства заметны уже при Иване III.